Прошло 74 года, как наша страна победила фашизм в Европе. Но чтобы Вы, внуки, правнуки, праправнуки победителей знали и гордились ими, мы предлагаем Вам небольшие вырезки из книги «Участь свою не выбирали» Малиновского Бориса Николаевича, известного в Украине и за рубежом учёного — ветерана вычислительной техники, члена-корреспондента НАН Украины, академика Международной Академии информатизации, доктора технических наук, профессора и большого друга нашего журнала.

Обязательно прочтите эту книгу, она есть в интернете.

Знание о жизни того легендарного поколения, об их мужестве и героизме будет опорой вам в жизни.

Из предисловия к книге

Читатели достаточно знакомы с литературой на военную тему. В последнее время появилось много мемуарных произведений, посвящённых истории Великой Отечественной войны. Поначалу такие книги рассказывали о действиях фронтов, армий, частей, о работе Ставки Верховного Главнокомандования, Генерального штаба Советской Армии.

Их авторами были крупнейшие советские военачальники, маршалы и генералы, командующие фронтами и армиями. Главный упор в этих воспоминаниях делался на освещение того, как разрабатывались и осуществлялись важнейшие операции, которые привели к разгрому гитлеровской Германии.

Но с течением времени появились книги о том, как жили там, на фронте, и что думали главные творцы победы – солдаты. К таким, к сожалению, весьма немногим, принадлежит и книга бывшего сержанта-артиллериста Бориса Малиновского, овладевшего на протяжении войны мастерством бить врага и закончившего свой боевой путь командиром батареи.

С Борисом Малиновским я был вместе в первые месяцы войны. Тогда не мог и подумать, что скромный сержант станет известным учёным в области вычислительный техники – членом-корреспондентом АН УССР, доктором технических наук, профессором.

Нас разлучило тяжёлое ранение, которое сержант Малиновский получил под Калинином. В тот день я не был рядом, но по дошедшим до меня слухам знал: исключалась всякая надежда, что медики вернут его к жизни.

Впрочем, я не стал бы говорить об этой книге, если бы её ценность состояла лишь в том, что мой армейский друг по счастливой случайности остался в живых, и мне представилась возможность, прочитав рукопись, расширить сведения о его последующей биографии. Как раз о себе Борис Малиновский говорит не очень много.

И хотя в книге рассказ ведётся от первого лица, автор в ней далеко не «первое лицо». Нет, первое лицо – это те простые люди на фронте и в тылу, которые скромно, без лишних слов совершали солдатский и народный подвиг в годы Великой Отечественной войны.

Приведенные в книге письма, бесхитростные рассказы фронтовиков и другие документы тех лет потрясают до глубины души. Ведь читатель всегда остро реагирует на правду; вымысел бывает занимательным, а по-настоящему волновать может только правда. Такой волнующей правдой и наполнена эта книга.

Отдаю должное Борису Малиновскому: его книга «Участь свою не выбирали» как бы выплеснута из души и трогает читателя неподдельной искренностью.

Николай ГОРОДИСКИЙ,
ветеран Великой Отечественной войны,
член Союза писателей СССР
5 марта 1990 г.

* * *

Может быть, то, что я видел и пережил, что мне известно о погибших и здравствующих однополчанах – моих сверстниках, – добавит хотя бы несколько штрихов к трагической биографии поколения двадцатилетних, большая часть которого навеки замолчала в годы войны и сейчас безмолвно смотрит на нас с памятников на бесчисленных братских могилах…

Мой солдатский путь в военные годы прошёл через украинскую Хатынь – сожжённое вместе с тысячами безвинно расстрелянных гитлеровцами жителей местечко Корюковка на Черниговщине, через город Щорс, где фашисты зверски казнили юную патриотку-школьницу Нину Сагайдак. Памятными вехами остались на земле России, Украины, Белоруссии и Латвии многие могилы моих погибших однополчан…

Допустить реабилитацию фашизма – значит предать самое святое – память о солдатах, оставшихся на полях сражений, о замученных в гитлеровских лагерях пленных, о расстрелянных фашистами и их пособниками жителях оккупированных городов и сёл.

* * *

Что мы окажемся на фронте, сомнений не было. Слишком тяжёлое наступило время, чтобы думать о чём-то другом.

Куда же всё-таки перебрасывают нашу часть? Командование полка, наверное, знало, но не ставило нас в известность. Бойцы внимательно следили за станциями. На второй день я догадался: эшелоны пройдут через Иваново – мой родной город!

В нашей семье я был третьим ребёнком. По семейному преданию, отец после моего рождения недовольно сказал: «Ну вот, опять мальчишка!». Зато потом родилась девочка – моя сестра, а первенец, Костя, умер от скарлатины. Нас снова осталось трое. Отец и мать работали учителями. Когда я родился, они жили в селе Лух Ивановской области. Году в 1925-м наша семья перебралась в город Родники, а в 1935-м – в Иваново. В школу пошёл одновременно со старшим братом Лёвой – я в первый, а он, подготовленный дома отцом, – сразу в четвёртый класс.

Отец и мать очень любили нас. В дни болезней мама вся отдавалась уходу за нами. Отец, внешне суровый и неласковый, был очень добрым человеком. С мамой они жили так дружно, что в моей памяти нет случая не только ссоры, но даже намёка на недовольство друг другом. Единственными замечаниями, которые позволял себе отец по отношению к матери, и то в шутливой форме, были напоминания о том, что и где находится: отец очень любил порядок во всём, а мама не всегда его соблюдала.

Когда я после десятого класса решил поступать в Ленинградский индустриальный институт (теперь – политехнический, – Авт.), ни отец, ни мать не сказали ни одного слова против. Отец когда-то учился в этом городе и тогда ещё полюбил его.

Аттестат отличника в то время давал право поступления в вуз без экзаменов. В институт меня приняли сразу, но не дали общежития. А у Зои, которая меня приютила, в маленькой комнате жило трое: она, муж и дочь. Поэтому, увидев объявление, что Горный институт предоставляет студентам общежитие, я до начала занятий успел перейти туда и начал старательно заниматься.

Сначала было трудно отвыкать от родного дома. Читая письма от отца и матери, полные заботы и участия ко мне, нередко потихоньку пускал слезу. Когда в газете прочитал указ о призыве в Красную Армию окончивших среднюю школу в 1939 году, решил, что это меня не коснётся, и написал домой. А через десять дней получил повестку из военкомата. Так я очутился в армии.

Утром 24 августа наш эшелон прибыл в Иваново. Остальные были ещё в пути. Получив разрешение у старшего по вагону замполита Степаненко повидаться с родителями и приехать следующим эшелоном, я со всех ног помчался домой. Через полчаса, запыхавшийся и разгорячённый, толкнулся в садовую калитку. Она оказалась запертой. Я перескочил через забор, подбежал к крыльцу и с гулко бьющимся сердцем вошёл в дом.

В комнате, которая у нас называлась столовой, сидели отец, мать, сестра Лёля и о чём-то разговаривали. Удивлению их не было предела! Обнимая меня, они никак не могли прийти в себя от радости. Да и я сам, прилетевший в родной дом, как на крыльях, всё ещё не верил, что это случилось наяву! Какое это счастье – видеть самых близких тебе людей после долгой разлуки! К тому же ещё после фронта, где уже кое-что испытал – пусть даже самую малость…

Родные наперебой делились новостями. У них ввели карточки на продукты; отец из обычной средней школы перешёл в спецшколу с авиационным профилем обучения; мать стала работать статистиком в госпитале, который разместился в моей бывшей школе. В саду отец вырыл длинную щель – на случай воздушного налёта. Брат Лёва пошёл добровольцем в армию, не закончив институт. Его направили в танковое училище. Сказав мне его адрес, отец с надеждой добавил:

– Вдруг и вас туда повезут? Так хотелось бы, чтоб вы встретились!

Следующий эшелон должен был появиться часа через два. Мы даже не успели зайти к моей тёте Пале, жившей рядом. Все пошли меня провожать, захватили с собой продуктовые карточки, по которым купили пирожки и шоколадку и тут же отдали мне. Я стал было отказываться, но… куда тут!

На вокзал пришли в последнюю минуту – эшелон уже отходил. Я быстро обнял, поцеловал всех по очереди и вскочил в теплушку. Поезд ускорял ход. Отец снял шапку и низко-низко поклонился. Мама стояла неподвижно и смотрела на меня, часто-часто моргая. Лёлины глаза увлажнились…

«А ведь сегодня – мой день рождения! Совсем забыл!» Не успел я об этом подумать, как мама, словно угадав мою мысль, вдруг улыбнулась, тронула отца за рукав и что-то сказала ему, а мне показала, как качала меня маленького на руках. И отец, и Лёля тоже заулыбались и долго-долго – пока было видно – махали мне руками.

Сейчас, когда родителей уже нет, и я сам стал отцом троих детей, думаю: сколько же надо было иметь мужества, истинного патриотизма, родительской любви, чтобы вот так, без стонов и плача, проводить ещё одного – теперь уже младшего сына, в дальнюю, а возможно, последнюю дорогу!

* * *

И сейчас, когда пишу эти строки, как наяву вижу пылающее небо осени сорок первого… Оно стояло над всеми большими и малыми городами Родины, в которые вступали враги.

Уничтожалось народное достояние, созданное трудом миллионов людей. Горели от бомбардировок и обстрелов фабрики и заводы, гибли памятники искусства и культуры, разрушались общественные и жилые здания.

Оставались без крова не успевшие эвакуироваться дети, матери, старики. Успех первых месяцев войны распалял воображение гитлеровского командования и околпаченных гитлеровской пропагандой солдат. И они не останавливались ни перед чем.

Выжженная земля была даже удобнее для достижения поставленной Гитлером цели – завоевания «жизненного пространства» для арийской нации. При эвакуации не всегда удавалось вывезти все ценности и тогда приходилось уничтожать оставшееся, чтобы не досталось врагу. Это было ещё больнее!

Что думалось мне при виде пламенеющего неба над Калинином? Мысли у человека – как картинки в калейдоскопе: всё время меняются, перескакивают с одной на другую. Запоминается только то, что повторяется многократно и становится устойчивым, памятным.

Из всех мыслей тех дней главной была мысль о громадной беде, постигшей страну и всех нас, о непредсказуемости того страшного, что надвигалось с каждым километром дороги, о тревожном ожидании встречи с новым фронтом, теперь уже Западным, где с первых дней войны шли тяжёлые бои.

Там капитан стал расспрашивать про Бокова, Смирнова и Федотова. Мы рассказали обо всём, что произошло за те три дня, пока Боков командовал батареей, и, главное, о его ответе на мой вопрос. В конце наших объяснений капитан укоризненно покачал головой:

– Эх вы! А ещё комсомольцы!

Не сказав больше ничего, он отпустил нас. Но нам самим уже стало ясно, что рядом с нами был предатель, сумевший подбить на предательство нашего комвзвода и подбиравший ключи к нам.

Вспоминая сейчас и заново переживая этот случай, когда я мог стать невольной жертвой предательства, если бы комбат, не почувствовав моей внутренней неприязни, «прихватил» с собой и меня, задаю себе вопрос: как могло случиться, что мы не разгадали зловещего замысла этого человека?

Ведь разговор с ним встревожил и зародил в нас чувство отчуждённости. Однако для кадровых сержантов и красноармейцев авторитет командиров и политработников был настолько высок, что ответ комбата был воспринят нами только как своеобразная реакция на долгое изнурительное отступление, участником которого он оказался. Вопрос – победим или нет – перед нами не стоял: мы безгранично верили словам Сталина, считая отступление делом временным. И поэтому менее всего ожидали, прибыв на фронт, предательства со стороны боевых товарищей из одного и того же блиндажа и окопа, тем более – от командиров!

Тогда, по молодости, я не задумывался, в чём истоки предательства. Сейчас ясно: шкурничество и трусость, приспособленчество и безответственность, равнодушие ко всему (кроме собственных дел), всепрощение тех, кто постоянно подводит своих товарищей и близких, любит жить за счёт других, обманывая и делая подлости, – вот почва в обычной жизни, на которой произрастает предательство в годы тяжёлых испытаний.

Для меня и разведчиков случай с Боковым стал уроком: надо жить своим умом и отвечать не только за себя, но и за окружающих, понимать, что за чёрными мыслями и словами могут последовать чёрные дела. Истины эти простые, а по-настоящему мы усвоили их, только когда набили шишки…

* * *

Из двенадцати сержантов, заснятых на фотокарточке, что хранится у меня, под Москвой погибли двое. Случай сохранил меня: смерть ошиблась на несколько миллиметров в выборе своей цели.

Ещё четверо из нас погибнут позднее, на других фронтах войны. Из оставшихся в живых все будут ранены по нескольку раз. И только Ваня Зиненко пройдёт через все фронтовые дороги с одним лёгким ранением, хотя досталось ему не меньше других. Через тридцать девять лет после этих событий, когда я снова увиделся с ним, он признался:

– Иногда было так тяжело, что хотел, чтобы меня убило… Помню, один раз, в минуту слабости пошел в «долину смерти», была у нас такая подо Ржевом, – без всякой причины, просто так, куда глаза глядят, чтобы поскорее шлёпнуло…

* * *

Рассказывая о военном времени, я писал, в основном, о молодых, ведь именно они были моими фронтовыми товарищами.

Война превратила молодое поколение, выросшее за два с небольшим десятилетия существования Советского государства, в поколение солдат, сержантов, курсантов, лейтенантов. Они первыми встретили врага на границе и все четыре военных года находились там, где могли выдержать только молодые сердца.

Большинство моих сверстников вместе с миллионами старших товарищей остались на полях сражений, где сейчас высятся величественные мемориалы, памятники Неизвестному солдату, стоят ограды братских кладбищ, где память о войне сохраняют стёртые временем могильные холмики, отмеченные скромными обелисками с обязательной звездой наверху.

«…Молодёжь принесла главную жертву войне… Девятнадцать-двадцать лет – самый лучший возраст в обычной человеческой жизни. Всё впереди. А для них очень часто впереди был только немецкий блиндаж, извергавший пулемётный огонь. Мы, люди старшего поколения, этого не забудем. Важно, чтобы и молодые не забыли», – так сказал Георгий Константинович Жуков о молодых участниках Великой Отечественной.