Под понятием «светская жизнь» мы понимаем жизнь богатых и знаменитых людей, а также светские мероприятия, которые эти люди посещают.

В середине XIX века в Петербурге жили дворяне, купцы, ремесленники, военные, мещане, крестьяне, представители духовенства и др. Петербург был самым модным городом страны. Он стал лидером по производству и предоставлению модных услуг. Только на одном Невском проспекте было почти 100 магазинов модной одежды и ещё 50 мастерских, где шили одежду на заказ. В повседневной жизни женщины одевались в строгие платья, юбки и жакеты. Мужчины носили белую накрахмаленную рубашку, жилет, брюки и шляпу-котелок. Выйти на улицу без зонта или трости считалось дурным тоном.

Петербург был крупнейшим городом России не только по численности населения, он также был культурным центром страны, где функционировало около 30 музеев. Петербург был центром изобразительного искусства. В то время там проживало много известных художников. Бурную эпоху переживал и театр. Огромным успехом пользовались Александринский и Мариинский театры. Кроме них существовали небольшие частные музыкальные и драматические театры.

Во времена Тараса Шевченко кроме культурной, художественной и религиозной жизни, бесспорно, в Петербурге бурлила и светская жизнь. Она кипела во дворцах и модных салонах, где собирались придворные, знать и чиновники. Устраивались приёмы в императорских дворцах: Зимнем, Петергофском и других, которых было великое множество. Собирались аристократия и знать на художественные выставки, театральные премьеры, а также благотворительные вечера и концерты.

Для нас светская жизнь является синонимом приятной праздности и всевозможных увеселений. А тогда светские рауты часто воспринимались как некий долг, как своеобразная повинность, далеко не всегда лёгкая и приятная.

К весне 1820 года Невский проспект в Петербурге был засажен посередине и в разговорной речи именовался бульваром. Около двух часов дня туда приходили на «променад» люди из «высшего общества». Ещё одним популярным местом для прогулок был Адмиралтейский бульвар, окружающий с трёх сторон здание Адмиралтейства. Здесь дамочки красовались модными платьями, здесь раскланивались друг с другом знакомые (и поклон знатной особы мог быть воспринят как большая удача и большая честь), здесь обменивались светскими слухами. «И чем невероятнее и нелепее был слух, тем быстрее ему верили, – рассказывали современники. – Спросишь, бывало: «Где вы это слышали»? – «На бульваре», – торжественно отвечал вестник, и все сомнения сразу исчезали».

Разумеется, такие променады были практически во всех крупных городах.

Для женатого мужчины обедать в ресторане считалось неприличным. Это означало, что жена не может как следует о нём позаботиться. Женщина могла появиться в ресторане только на курорте или путешествуя со своей семьёй. Зайти в ресторан одной и сделать заказ для дворянки означало мгновенно и непоправимо скомпрометировать себя.

Каждая хозяйка дома, уважающая себя, нанимала хорошего повара, а каждый семьянин, уважающий себя, время от времени давал званые обеды.

Но, пожалуй, ещё важнее, чем меню, было размещение гостей за столом. Хозяин и хозяйка садились с торцов стола. Справа от хозяйки дома садился почётный гость, второй по «почётности» – слева и т. д. По тому же принципу, но уже относительно хозяина дома, рассаживались дамы. При этом нужно было посадить рядом людей с одинаковым общественным положением, которые находились в дружеских отношениях. Всякого рода ошибки вызывали сильную досаду и могли испортить репутацию хозяев дома.

Столовая должна была быть удобной, гости немногочисленными, блюда – изящными, кухня – рядом со столовой, чтобы не остыло, пока несут.

Вот такие были условия званых обедов. Но в конце XIX в. в моду вошли пышные обеды, где каждого гостя обслуживал свой лакей. После обеда обычно пили кофе с ликёрами в гостиной. Однако молодым девушкам не рекомендовалось ни злоупотреблять кофе, ни пробовать ликё. Также им не советовали пить вино за обедом.

После званых обедов кавалеры с дамами отправлялись в театры. Спектакли начинались в 6:00 вечера. «Кресла» – это были не просто места в партере. Это несколько первых рядов перед сценой, которые, как правило, занимала вельможная публика. Позади кресел размещались дешёвые места для смешанной публики.

Женщины в театре могли появляться только в ложах. Обычно ложу выкупала семья на весь сезон. Хотя женщины, приходя в театр, в глубине души рассчитывали поразить публику своей красотой, нарядами и драгоценностями, но откровенно рассматривать их в лорнет считалось крайне неприличным. Дамам, в свою очередь, не рекомендовалось рассматривать публику, а молодым девушкам – слишком долго задерживать взгляд на актёрах-мужчинах.

После театра ехали домой переодеваться и собираться на бал. Бал начинался около десяти часов вечера. По традиции балы начинались с полонеза – «ходячего разговора», а точнее – торжественного танца-шествия, создававшего в зале особую бальную атмосферу. Если на балу присутствовала императорская семья, то император возглавлял полонез рука об руку с хозяйкой дома, во второй паре шла императрица с хозяином. Если бал обходился без присутствия высоких гостей, полонез возглавлял хозяин вместе с уважаемой дамой, вслед за ним шла хозяйка с наиболее важным из приглашённых гостей. Вместе муж с женой не танцевали никогда – это считалось дурным тоном.

За полонезом шли более лёгкие и более эротические танцы: вальсы, польки, кадрили, галопы. Вершиной бала была мазурка.

В мазурке – танце храбрых польских офицеров – мужчины имитировали движения всадника (правда, очень условно): подпрыгивали, ударяя одной ногой о другую, сильно ударяли каблуками о пол, словно пришпоривая невидимого скакуна, падали на одно колено, словно помогая своей госпоже сойти с лошади.

Понятное дело, что все эти очень резкие и темпераментные «па» были не совсем уместными в светских салонах. И мазурку стали танцевать по-новому, как писали современники, «легко, зефирно и вместе с тем увлекательно». Но, как и раньше, мазурка оставалась любимым танцем, и по-прежнему в финале дамы, словно в изнеможении, падали в объятия своих кавалеров. Недаром мазурка считалась танцем интимным, принять приглашение на мазурку можно было только от хорошо знакомого человека. Если молодой человек и девушка знакомились на балу, они могли танцевать вместе кадриль, но не мазурку и не котильон.

В мазурке есть ещё один приятный момент: когда в центре зала распорядитель и несколько пар выполняли очередные фигуры, другие пары могли немного посидеть на стульях, выпить лимонад или поесть мороженое. Отдых был желанным, потому что мазурка длилась более часа, но не менее желанной была возможность побыть вдвоём. После мазурки был лёгкий ужин, потом могло быть ещё несколько кадрилей и вальс.

Завершался бал обычно котильоном – весёлым танцем-игрой, в котором первая пара придумывала па и фигуры, а остальные пары шли за ней. В котильон включали элементы из других танцев – польки, мазурки, вальса, использовали и специальные аксессуары котильонов – хлопушки, маски, сачки, вожжи (для игры в «лошадки»), мячики на длинных нитях (дама тянула этот мячик за собой, а кавалер должен был раздавить его ногой) и т. д. Веселье в котильоне было таким непринужденным, а выдумки такими непредсказуемыми, что люди, которые не хотели терять достоинство, уезжали с бала ещё до котильона. Так, например, поступала императорская семья.

Можно было провести время и по-другому. Очень популярными в XIX в. были рауты – вечерние собрания без танцев, где всё время шли разговоры. Такие вечера называли «устной, разговорной газетой». В домах образованных людей, в кругу друзей не только обменивались светскими новостями, но и обсуждали последние новинки литературы, новые исследования историков, последние политические новости. Именно такие литературные вечера проходили у директора Публичной библиотеки и президента Академии художеств Алексея Оленина, у поэта Василия Жуковского, у издателей журналов и у многих других.

Модными были и художественные вечера, которые проводились в Академии художеств. Популярностью пользовались и музыкальные вечера. На них гости сами запросто развлекали друг друга музыкой и пением. Более изысканные ценители музыки приглашали известных исполнителей выступить в своих домах.

Ещё одной музыкальной меккой для петербуржцев был Павловский вокзал. После того, как в 1836 году в Павловск провели первую в России железную дорогу, Павловский вокзал стал модным местом. Сюда приезжали, чтобы прогуляться по парку, пообедать в ресторане и покататься на паровозе. Вначале оркестр просто играл на хорах во время обеда, потом в Павловском вокзале стали устраивать балы и, наконец, были организованы музыкальные вечера, в которых принимали участие композиторы Александр Глазунов и Анатолий Лядов, певец Фёдор Шаляпин. Также в течение шестнадцати сезонов на концертах в Павловске выступал «король вальса» Иоганн Штраус.

После освобождения от крепостничества и поступления в Петербургскую Академию художеств Тарас Шевченко очень быстро стал другом Карла Брюллова. Это говорит о том, что природа наделила юношу огромным талантом: через несколько лет он самостоятельно получил такое ​​образование и сделался таким интеллигентным человеком, что общение с ним было интересно Брюллову. Именно Брюллов ввёл Шевченко в круг своих друзей и знакомых.

Как мы знаем, Карл Павлович был большим другом русского поэта Василия Жуковского, который воспитывал будущего царя Александра II. Ещё будучи крепостным, Тарас познакомился с выдающимися людьми того времени: Василием Жуковским, Михаилом Виельгорским, Евгением Гребинкой, математиком Остроградским. А став свободным, вступив в Академию художеств и будучи любимым учеником Брюллова, Шевченко значительно расширил круг знакомств.

Некоторое время после освобождения Тарас даже жил на квартире Брюллова. Жил, так сказать, неофициально. А вообще, получив свободу, он сразу перебрался на Васильевский остров, где и жил во время своего обучения в Академии художеств, то есть с 1838 до 1845 года.

В Академии Шевченко дружил преимущественно с украинцами либо с теми, кто бывал в Украине: Федотом Ткаченко, Петром Петровским, Фёдором Пономарёвым, Василием Штернбергом. Ближе всего сошёлся Шевченко с последним. Именно Василий Штернберг со временем познакомил Шевченко с многими образованными семьями Петербурга. С 1835 по 1839 гг. Василий учился в Петербургской Академии художеств. Летом 1836, 1837 и 1838 гг. выезжал в Украину, где жил у известного мецената Григория Степановича Тарновского в Качановке.

После возвращения из Украины в 1838 году Штернберг познакомился с Шевченко. Они дружили, снимали вместе квартиру по адресу: «11-я линия, дом Донерберга». Этот период был очень плодотворным для развития творческого мастерства обоих художников. Шевченко и Штернберг много читали, упорно трудились, учились, посещали литературные и музыкальные вечера у Александра Струговщикова, Нестора Кукольника, Николая Маркевича, Евгения Гребинки, Михаила Виельгорского, где встречались с выдающимися деятелями культуры того времени.

Перед отъездом Штернберга в Италию в 1840 году Шевченко подарил ему экземпляр «Кобзаря», на котором написал стихотворение «На память Штернбергу»: «Поедешь далеко, // На многое взглянешь. // Насмотришься, соскучишься, – // Меня, брат, вспомянешь».

Непоседливый образ жизни Тараса Шевченко не удовлетворял его приятеля Ивана Сошенко, который вспоминал, что, познакомившись через Брюллова с лучшими семьями в Петербурге, Тарас часто ездил на вечера, красиво одевался, с претензией на элегантность. Он стал модным, его везде принимали, как какую-то диковинку. Сошенко было и обидно, и больно смотреть на тогдашнюю жизнь Тараса, которая казалась ему совсем безрассудной.

А Тарас Шевченко, едва сбросив с себя крепостное ярмо, понял, что до сих пор он ещё не жил и только теперь должен был начать жить, только теперь в нём проснулись все жизненные силы.

О светской жизни Тараса Шевченко в Петербурге можем узнать, в первую очередь, из его автобиографической повести «Художник».

Вот как описывал Шевченко свою жизнь в столице Российской империи во время учёбы в Академии художеств: «Поутру в девять часов я ухожу в живописный класс. ... В одиннадцать часов я или захожу к Карлу Павловичу, или прихожу домой, и завтракаем с Штернбергом, чем бог послал. Потом я опять ухожу в класс и остаюсь там до трёх часов. В три часа мы идём обедать к мадам Юргенс. Иногда и Карл Павлович с нами. … После обеда я отправляюсь в классы. К семи часам в классы приходит Штернберг, и мы идём или в театр, или, немного погулявши по набережной, возвращаемся домой, и я читаю что-нибудь вслух, а он работает, или я работаю, а он читает».

Поехали со Штернбергом в оранжереи Ботанического сада. «Выйдя из оранжерей, я предложил пообедать на Крестовском, в немецком трактире; он охотно согласился. После обеда мы послушали тирольцев, посмотрели, как с гор катаются, и поехали прямо к Шмидту. Шмидты в тот день обедали у Фицтума (инспектора университета) и на вечер там остались. Мы туда, нас встретили вопросом с восклицанием, где мы пропадали? У Фицтума, насладившись квинтетом Бетховена и сонатою Моцарта, где солировал знаменитый Бем, часу в первом ночи возвратились на квартиру».

Как уже говорилось, в XIX веке очень модным было устраивать литературные вечера. Об этом пишет и Шевченко:

«... по поручению Карла Павловича пошёл я в магазин Смирдина и между прочими книгами взял два номера «Библиотеки для чтения», где помещён «Никлас Никльби», роман Диккенса. Думаю устроить литературные вечера у Шмидтов и пригласить Штернберга. Как затеяно, так и сделано. В тот же день, после вечерних классов, отправились мы к Шмидтам с книгами под мышкой. Выдумка моя была принята с восторгом, и после чая началось чтение. Первый вечер читал я, второй – Штернберг, потом опять я, потом опять он, и так мы продолжали, пока кончили роман. …После «Никласа Никльби» таким же порядком прочитали мы «Замок Кенильворт», потом «Пертскую красавицу» и ещё несколько романов Вальтера Скотта. Часто просиживали мы за полночь».

Приехав впервые после 14-летней разлуки, летом 1843 года, в Украину, Шевченко вновь оказался в водовороте светской жизни.

Первой остановкой Тараса в Украине была Качановка – имение известного помещика и мецената Григория Степановича Тарновского.

О Качановке Шевченко немало знал из рассказов Василия Штернберга, а также из его рисунков, выполненных там. Это была одна из самых богатых в Украине усадеб. Один из современников писал: «Редкий по своей обширности парк (600 десятин земли) был прекрасен. Дубравы огромных дубов, великолепные старые липы и клёны, зелёные лужайки. Спокойные пруды и просветы, в которых мигает белый дом-дворец с его павильоном-куполом и колоннами фронтонов. Такие усадьбы – предмет большой роскоши, создаются десятилетиями, даже столетиями. Их немного, и в малороссийских левобережных губерниях не было барского жилья, прекраснее Качановки».

К усадьбе вела широкая аллея с тремя рядами стриженых деревьев. Перед главным корпусом раскинулась круглая площадь с газоном. У колонн стояли старинные казацкие пушки, из которых стреляли по праздникам, в особо торжественных случаях.

От главного входа вверх, к большому залу, вела широкая лестница, застеленная роскошным красным ковром. Вдоль стен стояли огромные диванные кресла из красного дерева в стиле ампир, украшенные резьбой, обтянутые обивкой с бисером художественной работы талантливых крепостных мастеров и мастериц.

Слева от этого зала была расположена парадная столовая – просторное помещение с колоннами из розового мрамора. В центре была ниша, где размещался оркестр. Оркестр в Качановке мог гордиться своим репертуаром. Крепостные музыканты исполняли даже «Героическую симфонию» и увертюру «Кориолан» Бетховена. И именно в этой столовой впервые прозвучала опера Михаила Глинки «Руслан и Людмила».

Владелец имения – Григорий Степанович Тарновский – был пожилым, но бодрым худощавым старичком с огромным ястребиным носом и маленькими глазками. Нос был так велик, что стал притчей во языцех у соседей. Удивительный нос Григория Степановича называли серпом, что пожинает деньги. В 1843 году ему было 55 лет.

У Тарновского, кроме многочисленных нахлебников, близких и дальних родственников, всегда гостило великое множество выдающихся людей. Это были известные писатели, художники, музыканты. И, понятное дело, что все они часто собирались на светские вечеринки, устраивали музыкальные вечера.

Ещё одним местом, где Шевченко посещал светские мероприятия, была Мойсевка.

Мойсевка – имение Татьяны Густавовны Волховской, вдовы действительного статского советника – была своеобразным Версалем для всей Левобережной Украины – Малороссии, как её тогда называли. В имении насчитывалось чуть более 300 ревизских душ и 2390 десятин земли.

У престарелой Волховской не было ни детей, ни прямых наследников. Её муж – Петр Степанович Волховский – умер в 1815 году, а она, кстати, умерла в январе 1853 года, на 91-м году жизни. Татьяна Волховская проживала свои имения, не беспокоясь о долгах. Дважды в год, 12 января – в день своих собственных именин – и 29 июня – в день именин своего покойного мужа, она ​​устраивала балы, на которые съезжалось до двухсот гостей из Полтавской, Черниговской, Киевской и других губерний. В имении был свой оркестр, прекрасный хор. 150 дворовых крестьян обслуживали хозяйку и её гостей.

Роскошный дом Волховской стоял в большом парке. Он был построен в причудливом ажурном стиле и особенно хорошо выглядел по вечерам, когда весь светился огнями. Парк украшали статуи, фонтаны и беседки.

Гости отправлялись в Мойсевку в дорогих экипажах, брали с собой прислугу, – они знали, что там их ждёт нечто большее, чем обычный бал. И действительно: Мойсевка Волховской была неофициальным конкурсом красоты, богатства, модных нарядов, танцев. Юные особы женского пола, приехав в гости к Татьяне Густавовной, имели шанс показать себя в светском обществе, привлечь внимание кавалеров (часто – молодых военных).

Все дворянские семейства, отправлявшиеся к Волховской в ​​Мойсевку, были очень тесно связаны между собой – кумовством, соседством, дружбой, родственными связями. Это был целый мир с неписаными правилами, традициями, ритуалами – Мойсевка Волховской, Линовица Бальменов, Убежище Гребинок, Ковалевка Капниста, Яготин Репниных, Берёзовая Рудка Закревских, Искивцы Афанасьева-Чужбинского и т.д.

В 1843 году, когда в Мойсевку впервые прибыл Тарас Шевченко, Татьяна Густавовна была уже полуслепой и беспомощной. Все обязанности по устройству бала она возлагала на дворецкого и экономку. Среди своих многочисленных гостей помнила только старших по возрасту. И всё же, несмотря на старость, Татьяна Густавовна продолжала дважды в год встречать гостей. Она не хотела нарушать дорогую её сердцу традицию.          Волховская очень любила шумные развлечения и игру в карты. Воспитанная как настоящая аристократка, она всю свою жизнь прожила в роскоши. Волховская принимала многочисленных гостей, среди которых были: Николай Маркевич, семейство Тарновских, Галаганов. Она крестила детей у многих помещиков – де Бальменов, Закревских, Селецких и других.

Вряд ли Мойсевка настолько привлекла бы к себе внимание, если бы не день, когда отмечался праздник Петра и Павла в 1843 году: именно тогда среди гостей Татьяны Густавовны появился молодой художник из Петербурга, которого привёз Евгений Павлович Гребинка. Звали его Тарас Шевченко. Месяц назад они втроём – Шевченко, Гребинка и его сестра Людмила – вместе добирались из Петербурга домой, в Украину. За это время Тарас успел побывать в Качановке, в родной Кирилловке, несколько дней провёл у Евгения Павловича в Убежище. И вот теперь – Мойсевка.

Тарас Шевченко сразу стал «предметом всеобщего внимания». В Мойсевке он познакомился с Яковом де Бальменом, Василием Капнистом, Александром Афанасьевым-Чужбинским, а также с семьёй Закревских: Анной и Платоном. Познакомившись с Анной Ивановной, поэт потом встречался с ней в Берёзовой Рудке и увлёкся её красотой. Через 5 лет, уже в ссылке, он будет вспоминать Анну (Ганну) Закревскую и посвятит ей две поэзии: «Г.З.» и «Если бы встретились мы вновь».

О балах в Мойсевке писал в своих воспоминаниях приятель Шевченко поэт Александр Афанасьев-Чужбинский: «...Их (балы) посещало большинство дворян и помещиков, продолжались они два-три дня. Всех гостей, независимо от состояния, принимали одинаково».

На балах гости развлекались: танцевали, играли в азартные игры, щеголяли модными нарядами, осваивали новые танцы и слушали новую музыку, ходили, читали последние новинки литературы. Среди этих новинок был и «Кобзарь» Тараса Шевченко. У барышень, которых родители приучали к модному французскому языку, даже появилась тяга к национальной литературе: они наперебой читали «Кобзарь», поэзии из которого пробуждали любовь к родному слову. Поэтому Мойсевка устроила Шевченко блестящий приём. Целый день он был в центре внимания; много красивых женщин читали ему наизусть отрывки из его стихотворений, и он особенно хвалил чистоту полтавского наречия.

Александр Афанасьев-Чужбинский вспоминал: «Бал, по обыкновению, должна была начать хозяйка танцем в первой паре с гостем, которого считали самым знаменитым. Таким гостем был Шевченко, но 80-летняя Волховская не способна была танцевать. Шевченко сказал, что, кроме хозяйки, он ни с кем не пойдёт танцевать. Сошлись на том, что Шевченко ударит трепака, а Волховская, сидя в кресле vis-a-vis, будет притоптывать».

В Мойсевке Тарас Шевченко провёл как минимум два дня. Он со многими познакомился, завязались отношения, имевшие дальнейшее продолжение. Мойсевка стала «воротами», которые магическим образом открылись перед ним, – и Шевченко вскоре смог попасть в Яготин, в Берёзовую Рудку, Линовицы.

Находясь в ссылке, во время зимовки на о. Кос-Арал, Шевченко будет очень тепло вспоминать Татьяну Волховскую в письмах к Варваре Репниной: «...Жива ли она, добрая старушка? И собираются ли по-прежнему в сей день к ней нецеремонные соседи со чады и домочадцы повеселиться денька на два-три и вновь разъехаться до 12 генваря. Жива ли она и много ли осталось в живых, о которых с удовольствием вспоминаю?».

Возвращаясь после ссылки, Тарас Шевченко некоторое время жил в Нижнем Новгороде, прежде чем прибыть в Петербург. Судя по его записям в Дневнике, который он в то время вёл, светская жизнь в Нижнем Новгороде тоже была.

Вот, например, запись от 1 декабря 1857 г.: «После сеанса у Шрейдерса и после обеда у Фрейлиха случайно оказался я на полупьяном музыкальном вечере у дорожного офицера Ультрамарка и услышал там такого виртуоза на фортепьяно, которого никогда не ожидал услышать в здешней глуши. Сей виртуоз – некий господин Татаринов. Между прочим, он сыграл несколько номеров из «Пророка» и из «Гугенотов» Мейербера и вознёс меня на седьмое небо».

А вот запись от 12 декабря 1857 г.: «Сегодня видел я на сцене «Станционного смотрителя» Пушкина. Я был всегда против переделок и эту переделку пошёл смотреть от нечего делать. И что же? Переделка оказалась самою мастерскою переделкою, а исполнение неподражаемо. ...Вообще, ансамбль драмы был превосходен, чего я никак не ожидал. И если бы не усатые отставные гусары-помещики, пьяные, шумели в ложе, то я вышел бы из театра совершенно довольным».

8 марта 1858 г. Шевченко покинул Нижний Новгород, а в 11 часов вечера 9 марта приехал в Москву, где поселился у Михаила Семёновича Щепкина.

26 марта, в 2:00 дня Шевченко покинул Москву. И вот какой вывод он сделал: «В Москве больше всего радовало меня то, что между образованными москвичами встретил я тёплое гостеприимство к себе и искреннее сочувствие к моей поэзии».

В 8 часов вечера 27 марта Шевченко прибыл в Петербург, а в 9 часов он уже был на квартире своего друга Михаила Лазаревского. Позже ему предоставили мастерскую, находившуюся прямо в здании Академии художеств, где Шевченко впоследствии и умер.

Была ещё одна квартира в здании Академии художеств, где Тарас Шевченко встречался с выдающимися деятелями русской и украинской культуры. Это была квартира вице-президента Академии Фёдора Петровича Толстого.

Надо отметить, что Фёдор Петрович Толстой был одним из тех, кто ещё в 1830-е годы поддерживал Тараса в Обществе поощрения художников и способствовал его освобождению от крепостничества. Именно Толстой дал Шевченко очень хорошую характеристику в 1847 году, когда поэта арестовали. Ф.П. Толстой, его жена Анастасия Ивановна вместе с художником Николаем Осиповым принимали все меры для освобождения Шевченко из ссылки в 1857 году.

Толстые занимали квартиру на первом этаже правого крыла здания Академии. Там по средам собирались художники, писатели, актёры, учёные, музыканты – друзья Толстых. «Замечательные, незабываемые были эти вечера! – вспоминала дочь Толстого Екатерина Юнге. – Если бы я попыталась перечислить всех замечательных людей, которые собирались здесь, то пришлось бы назвать всех выдающихся тогдашних писателей, художников, музыкантов, актёров и приезжих артистов».

Кстати, здесь довольно часто пела известная в те годы в Петербурге певица Изабелла Львовна Гринберг. Шевченко любил её пение, был хорошо с ней знаком, часто посещал её квартиру.

Душой общества были художник Николай Осипов и поэт Николай Щербина. Часто посещали толстовские среды историк Николай Костомаров, поэты Лев Мэй и Владимир Бенедиктов, художники Иван Соколов и Константин Трутовский. Часто бывал у Толстых и Михаил Лазаревский.

И, безусловно, не только по средам, а почти ежедневно у Толстых запросто бывал Тарас Шевченко.

У Толстых Шевченко познакомился с великим актёром Айрой Олдриджем. Африканец Айра Олдридж – «первый трагик своей эпохи, поразивший Европу своим талантом и глубоким пониманием Шекспира», – так характеризовал актёра один из его современников.

В репертуаре Олдриджа были спектакли: «Отелло», «Макбет», «Король Лир», «Ричард ІІІ», в которых актёр исполнял главные роли.

Шевченко очень впечатлила игра Олдриджа. К сожалению, они встречались лишь в течение каких-то двух месяцев. Закончив гастроли, в начале января 1859 года, Олдридж выехал из Петербурга.

Интересны воспоминания художника Михаила Микешина. Однажды в Мариинском театре он был просто потрясён. Олдридж закончил играть короля Лира. Театр молчал, поражённый. Не помня себя от жалости, сдавившей ему сердце и горло, Микешин не заметил, как очутился на сцене, за кулисами и открыл дверь в уборную трагика. Картина, которую он увидел, поразила его: «в широком кресле, развалясь от усталости, полулежал «король Лир», а на нём – буквально на нём – находился Тарас Григорьевич; слезы градом сыпались из его глаз, отрывочные, страстные слова ругани и ласки сдавленным громким шёпотом произносил он, покрывая поцелуями раскрашенное масляною краскою лицо, руки и плечи великого актёра…». Игра африканского трагика Айры Олдриджа в ролях шекспировского репертуара производила на Шевченко чрезвычайно сильное впечатление.

В мастерской Михаила Микешина вечерами, по четвергам, собиралось много интересных знаменитых людей, бывали жаркие дискуссии о достоинствах и недостатках той или иной исторической личности. На всех таких собраниях непременно присутствовал Тарас Григорьевич, а иногда он даже принимал участие в дебатах. Шевченко бывал добродушным и разговорчивым, но когда с ним заводил речь кто-то ему несимпатичный, то становился резким и придирчивым.

Поэт часто выступал на литературных чтениях, организованных Литературным фондом в 1860 году в Пассаже в пользу воскресных школ. Там выступали также поэты Владимир Бенедиктов и Аполлон Майков, писатели Алексей Писемский и Фёдор Достоевский. Публика принимала Шевченко, как гения, который сошёл в зал Пассажа прямо с небес. На одном из таких концертов присутствовал Алексей Макшеев, знакомый поэта по периоду ссылки, который позже вспоминал: «В Петербурге Шевченко чуть на руках не носили, он стал знаменитостью».

Живя в Петербурге последние два года своей жизни, Шевченко часто посещал дом Карташевских в Петербурге, который в конце 1850-х годов стал литературно-художественным салоном, где собирались литераторы и художники: русский литературный критик Павел Анненков, живописец и график Лев Жемчужников, русский писатель Иван Тургенев и многие другие известные люди.

Там поэт познакомился с Лукерьей Полусмак, которую Карташевские всегда наряжали в национальную украинскую одежду с коралловым ожерельем на шее и яркими лентами в косах. Это было так волнительно для Шевченко – встретить в Петербурге свою родную душу – украиночку. Однако устроить личное счастье поэту так и не удалось.

Закончить свой рассказ хочу на оптимистической ноте словами Шевченко. 4 июля 1858 года он писал своему приятелю, коменданту Новопетровского укрепления Ираклию Ускову: «В Питере мне хорошо пока. Квартирую я в самой академии. Товарищи художники меня полюбили, а бесчисленные земляки меня просто на руках носят. Одним словом, я совершенно счастлив».

Елена Слободянюк, старший научный сотрудник Национального музея Тараса Шевченко

 

По теме:

Их объединяла дружба и творчество: Штернберг, Глинка и Шевченко

Семён Гулак-Артемовский и Тарас Шевченко

Карл Брюллов и Тарас Шевченко

Тараса Шевченко «Заповіт» облетел весь мир

Есть уголок земли - Украины всей украшение!